Игорь Москвин - Петербургский сыск. 1874 год, апрель
– Может быть, так оно и есть, всё—таки завтрашний день потратим на наших юношей.
– Ничего такая слежка не даст, только день потеряем, – пробурчал Назоров, – ну, встретятся они тайно ещё раз, ну и что? Мы не знаем, о чём они беседуют, мы не знаем, их планов. Что они достанут из тайника нож, которым отрезали голову, и будут прятать? Так что мы хотим от них получить?
Доводы, высказанные Василием Ивановичем, ранее приходили в голову, но надворный советник не решился озвучить при Путилине.
– Хорошо, завтра постараемся узнать, как можно больше о наших подозреваемых, и запросим Ивана Дмитриевича о разрешении задержать их.
– Юнгер же…
– Обойдёмся в телеграмме без имён.
К тому же пришёл и Путилин, пожалел, что отправил двух толковых чиновников по поручениям и трёх агентов в Кронштадт, но отправлять телеграмму посчитал преждевременным. Утро вечера мудрёнее, как говорится, даст Бог день, даст и пищу.
Глава сорок четвёртая. Занавес
Иван Дмитриевич, войдя в дверь сыскного отделения, продиктовал текст телеграммы, которую надо было отослать в Кронштадт надворному советнику Соловьёву.
«Завершайте дела, жду Вас со спутниками на Большой Морской».
– Что ж, – причтя текст, произнёс Иван Иванович, – так тому и быть.
Возникла только одна трудность, чтобы задержанные не встретились и не смогли переброситься парой слов. Решено первым арестовать Венедикта Мякотина и сразу же первым пароходом отправить в столицу, тогда не будет ограничены сыскные агенты во времени и не надо спешить.
Так и поступили, тем более, что нужными бумагами запаслись накануне.
Первым привели на допрос Мякотина. Иван Дмитриевич не стал долго томить того в одиночной камере. Когда привели юношу, Путилин стоял у окна, заложив руки за спину.
Венедикт прошёл к столу и присел без приглашения.
– Я совсем не удивлён арестом, ибо давно его ждал, – начал юноша безо всяких к тому принуждения, – мне надоело бояться. Вот в прошлый раз, когда меня расспрашивал господин с приятной внешностью, уже тогда я был готов к самому страшному, а сейчас не страшно. Даже на душе стало легче. – Иван Дмитриевич по опыту знал, если преступник хочет высказаться, не надо ему в этом мешать, потом можно задать вопросы, а сейчас не надо. – в семье я всегда находился в тени Сергея, это он у нас – первый ученик, надежда рода, наследник дяди, а я так, словно не мякотинского роду, именно тень, которую можно не замечать. Всё для Сергея, – Венедикт проговорил имя брата, словно оно вызывало оскомину. – Это Серёженька окончит университет и станет юристом, это Серёженьке дядя оставит состояние, это Серёженька, Серёженька, всегда Серёженька, словно меня и на свете не было никогда. Вот его нет, а я, как был тенью его, так и остался. Маменька во мне сына не видит, не видит, что я способен его заменить. Тень, Господи. И для чего я его… – Венедикт закрыл лицо руками, сгорбившись, словно старец, но потом выпрямился, взгляд стал колючим, глаза сузились. – Когда ремень обхватил его горло и он захрипел, я испытывал истинное удовольствие, наблюдая. Как глаза его начали вылазить из глазниц и такой в них оказался страх, что в тот миг я почувствовал облегчение. Наконец, не стало того, чьей тенью я был всю жизнь. Господи, прости меня за кощунство, но я чувствовал облегчение и радость. Вам, господин, не знаю вашего имени, не понять. Но прошло время, нет, нет, меня не гложет совесть, нет никакого раскаяния, а только пустота на душе, тень не может жить без хозяина, не может.
Венедикт умолк. Путилин вернулся за стол, немного помолчал.
– Значит, всё, что сделано, произошло впустую.
– Наверное.
– Пустота.
– Именно.
– Я не вправе тебя ни осуждать, ни оправдывать, каждый человек выбирает свою судьбу, ты выбрал.
– Да.
– Но ведь можно было решить иначе.
– Как?
– Ты когда—нибудь говорил с братом по душам?
– Вы что? – Искренне удивился юноша, – он меня в упор не виде. А каждое моё слово воспринимал, как детский бред.
– Но почему ты проявил такую жестокость по отношению к брату?
– Сейчас объяснить не могу.
– И зачем ехать так далеко?
– Мы думали, что его никогда не найдут.
– Вы?
– Я и…
– Твой спутник?
– Да, но не спрашивайте его имени, виновен я один и хочу один нести наказание.
– Так, Венедикт, не бывает. За совершённое преступление должны отвечать те, кто совершил.
– Имени я вам не скажу.
– Твоё право, но скажи, он тоже ненавидел Сергея?
– Нет, – Венедикт сжал губы, потом произнёс, – самое смешное, что дядя в тайне от мамы посылал брату деньги. Я их нашёл и ими оплатил смерть.
– Всё—таки твоя идея поехать в Стрельну?
– Считайте моя.
– Значит, имя второго ты называть не намерен?
– Да.
– А ведь он признался в убийстве.
Венедикт недоверчиво посмотрел на начальника сыскной полиции.
– Не может быть такого, – в конце отмахнулся юноша.
– Может, Фёдор Юнгер допрашивается в соседнем кабинете.
Мякотин умолк, потом тихо выдавил из себя:
– Если вам всё известно, тогда мне добавить нечего. Только скажите, как вы поняли, что Сергея убили мы?
– Тебя опознали свидетели.
– Но меня никому не показывали, насколько я знаю.
– По фотографической карточке.
– Ах вот оно что, я думал, что что—то с карточками не чисто, но не ожидал.
Оставалось написать доклад на имя градоначальника, Путилин вздохнул, обмакнул железное перо в чернила:
«Отношением, помеченным 12 апреля, начальник отделения С.—Петербургского—Варшавского жандармского полицейского управления просил распоряжения о розыске убийц и выяснении личности убитого неизвестного лица, изуродованный труп которого был найден в лесу, прилегающем к станции Стрельна Варшавской железной дороги.
Оказалось, что труп найден обнажённым, с отрезанною головою, лежащей в десяти шагах от туловища, причём всё лицо было изрезано, с целью, по—видимому, сделать его неузнаваемым: гимназическая форма, которую носил убитый, была разыскана, в некотором расстоянии, зарытою в снег. Найденная в том платье квитанция на посланную 4 апреля, из Петербурга в Кронштадт, телеграмму, послужила ключом к дальнейшим розыскам.
Первоначально же собранными сведениями было установлено, что 4 апреля с поездом №15 из Петербурга, в сопровождении двух молодых людей, наружные приметы которых запомнили несколько человек.
Справками, наведёнными в телеграфном ведомстве, выяснено, что соответствующая квитанции телеграмма, подписанная «Мякотин», подана на столичной станции Балтийской железной дороги, для передачи в Кронштадт, на имя инспектора тамошней мужской гимназии, и что на бланке значился такой адрес «Наличная улица, д.№15, кв. 5, Мария Алексеевна Мякотина».
Обнаружилось, что в указанной квартире проживала вдова статского советника Мякотина с тремя дочерями и сыном Венедиктом Александровичем, который удостоверил, что имеет старшего брата Сергея, ученика выпускного класса Кронштадтской гимназии, выбывшего 4 апреля в Петербург и что подпись на телеграмме сделана Сергеем, а не их матерью. Директор Кронштадтской гимназии уведомил, что им получена депеша о болезни Сергея Мякотина, задержавшей последнего в столице и что Мякотин с тех пор в гимназии не появлялся. Когда в предъявленном труппе Венедикт признал брата, сыскная полиция направила усилия на выяснение круга знакомств убитого.
Свидетелям в конечном итоге предъявлена была фотографическая карточка Венедикта Мякотина, брата убитого, вызвавшего подозрение своим поведением. Они опознали в Венедикте одного из двух молодых людей.
Венедикт Мякотин не стал запираться, а признался в убийстве собственного брата, совершённое под чувством зависти к последнему и в том, что заплатил две тысячи рублей, похищенные же у убитого, третьему лицу этой трагической драмы Фёдору Юнгеру, сыну начальника почтовой конторы Кронштадта коллежского асессора Александра Фёдоровича Юнгера.
Второй молодой человек Фёдор Юнгер, подавляемый бременем улик и потрясённый зрелищем изувеченного тела, сознался в совершении злодейского убийства, отрицая получение денег и объясняя последнее, якобы, политической целью».
Санкт—Петербург – Выборг,октябрь 2012 – ноябрь 2014
